Затяжное пике, падение, а затем взлет компании Korean Air вошли в историю авиации. Ситуацию описывают учебники по безопасности полетов, а американский писатель Малкольм Гладуэлл в своей книге «Гении и аутсайдеры», на ее примере доказывает, как сильно влияет национальный культурный код на самые непредвиденные стороны нашей жизни.
До 1998 года Korean Air плелась где-то в хвосте международного рейтинга безопасности и могла похвастать одним из самых высоких показателей аварийности. Самолеты компании падали так часто, что американским военным, дислоцированным в Южной Корее, запретили летать ее рейсами. Канада рассматривала вопрос о запрещении транзита самолетов Korean Air через свою территорию. Европейские партнеры разрывали отношения.
Авиакатастрофы – это всегда цепь роковых ошибок и корейский опыт не являлся исключением. И все же среди множества запутанных и странных факторов истинной причиной в данном случае была национальная традиция. Строгая социальная иерархия, беспрекословное подчинение на грани рабства, уважение к старшим, доходящее до благоговения сослужили плохую службу там, где требуется личная ответственность. Командир экипажа мог ударить подчиненного, второй пилот и бортинженер были вроде слуг и носили командирам обеды. Закономерно, что в экстремальных условиях они и вели себя как образцовые слуги: уже зная об ошибочности, неверности решений старшего по званию, до последней минуты перед катастрофой не решались говорить об этом прямо, ограничиваясь вежливыми намеками.
В корейской культуре очень подробно, до деталей, регламентирована социальная иерархия, это страна с самым высоким индексом дистанции власти – в данном случае дистанция стоила многих человеческих жизней. О чем говорили расшифровки черных ящиков. И когда в 1999 году Южная Корея признала проблему своей гражданской авиации и наняла американских специалистов, их задачей стало не обучение летному мастерству – с этим у корейцев все было в порядке - а ломка жесткой иерархии, за которой стояла вековая национальная традиция. Совсем уж неловко упоминать, но в обиход летчиков внедрили английский язык – их как бы отрывали от родной стихии и помещали в западный культурный код, согласно которому не нужно в буквальном смысле кланяться человеку, стоящему на более высокой общественной лестнице. Достаточно уважительного, с достоинством, приветствия.
Поучительная история одной отдельной компании как точная метафора отражает судьбу целых народов, которые никак не могут набрать нужную высоту и раз за разом падают на землю под грузом собственных традиций. Такой балласт разумно сбросить с борта, чем раньше, тем лучше, но традиции почему-то принято почитать за благо. Современный политкорректный дискурс многое готов списать на ее счет, даже каннибализм, и это не шутка.
Но почему к традициям относятся столь же трепетно как к старинным этрусским вазам или шумерским письменам? Их роднит время рождения – начало Истории – но делает ли в равной мере ее достоянием и наследием? По сути, традиции – это система табуирования призванная защищать общину от исчезновения, необходимое условие выживания. Древние люди были чрезвычайно уязвимы и как следствие, не слишком добры. Личная свобода, воля и счастье резонно приносились в жертву общему благу. Но времена меняются. Человечество изобрело пенициллин – можно расслабиться.
Заводя речь о традициях, поборники любят приводить в пример консерватизм англичан или японскую верность национальной самоидентичности. Почему-то никогда не говорят, ну, скажем, про менее успешное племя банту, по традиции охотящееся и едящее пигмеев – неудобно. Но рискну заявить, что сложные чайные церемонии и англичан, и японцев не имеют ничего общего с традицией – это милые сердцу, но мало что значащие сувениры-ритуалы, такие же как кэб, красная телефонная будка, сакура и сакэ. А вот охота на людей, поедание печени врага или обрезание у маленьких девочек – именно традиция. В ее основе лежит жертвоприношение, чем страшней, тем лучше. Тотемы, покровители первобытных народов отличались злым нравом, потому что злым и непредсказуемым был мир вокруг них. Судить предков за какие-то странные особенности поведения глупо и нечестно - еще более глупо продолжать упорно следовать им. Попутно предавая анафеме любого осмелившегося сказать хоть пол-слова против.
Современные жертвоприношения традициям не всегда столь очевидно кровожадны как в древности, но перемалывают судьбы столь же бестрепетно. Среднеазиатская махалля, на первый взгляд – особенно иностранный, особенно европейский – как живописная, милая сердцу пастораль. Противостоять обаянию махали трудно. По утрам женщины в платках и цветастых шальварах дружно метут дворы и улицы. Все приветствуют друг друга, все друг друга знают. Во внутренних двориках в тандуре пекутся вкусные лепешки. Играют дети, много детей. В праздники в огромном общем казане готовится ароматный плов. Но у этой сплоченности есть оборотная сторона – абсолютное неприятие индивидуальности. Редко где встретишь такую преданность традициям, как за высокой непроницаемой стеной махали – люди здесь живут также как сто и двести лет назад, и горе тому, кто выбивается из ее устоев.
Главным в махалле является избираемый общиной, уважаемый старец, но как я не раз убеждалась, реальная власть находится в руках немолодых женщин, хранительниц истины. Впервые попав в Южном Казахстане в махаллю, в ее увитые виноградной лозой внутренние дворики, я была очарована. Даром что приехала из-за жестокого убийства: была вырезана вся семья – молодая женщина, ее мать, бабушка и двое маленьких детей. Это сделал женатый любовник женщины – вся махалля жалела его и писала письма с просьбой о помиловании. А женщину осуждали, и даже детей как-то не очень жалели, ведь их мать пошла против традиций. Уезжала я из села с чувством, что несчастное семейство убивала вся махалля – медленно, изощренно и жестоко – община издавна поступает так с изгоями.
Вся жизнь в махале – от рождения до смерти – раз и навсегда регламентирована обществом. Как жить, кого и в какой день любить, на ком жениться, когда рожать – за всем строго следит махаля. А если в ком-то случайно оказывается слишком много жизнелюбия чтобы следовать одинаковой для всех дорогой, того община безжалостно уничтожает. Недавно в самаркандской махалле, рядом со знаменитой площадью Регистан, где иностранные туристы делают свои снимки и умиляются старинным местным традициям, в одной семье родители наголо обрили родную дочь пятнадцати лет и выдали замуж за старика в глухое село. А она всего лишь дружила с мальчиком и вообще была слишком живой и шустрой. Позорила семью.
Предвижу возражения: зато в махалле порядок, почти нет преступлений, воровства, разводов; ее женщины чисты, а мужчины доблестны. Но не все так просто, в определенный момент традиции перестают защищать, а начинают подавлять и саму общину. Это как аутоиммунный процесс, когда клетки организма атакуют сами себя, вместо того чтобы распознавать и уничтожать врага. Лечение, как показывает история хоть японских самураев, хоть османских турков одно, и называется модернизация. Иначе – в лучшем случае прозябание на задворках Истории в качестве экзотичной труппы дикарей в набедренных повязках к вящей радости туристов; в худшем – постепенная деградация и исчезновение с лица земли. Самые успешные современные общества имеют самый высокий уровень индивидуализации. И наоборот.
Сегодня уже трудно поверить в то, что в 1605 году на момент смерти великого могола Акбара его империя могла похвастать самым высоким в мире внутренним валовым продуктом. Процветали не просто города – хорошо по меркам своего времени жили простые люди, ремесленники и крестьяне. Но ближайшие потомки Акбара, уже его сыновья и внуки, быстро спустили великое наследие по ветру и водам Ганга. Также сложно представить, что Китай не только изобрел порох о чем знает каждый школьник – в Китае вплоть до 16 века уровень жизни людей был выше, чем в Европе. Хотя это закономерно: в первом случае имела место меритократия, во втором – власть знати. Но потом европейцы резко ушли вперед, они открывали новые земли, зачинали промышленную и политическую революции, а Китай безнадежно увязал в прошлом. Также как Индия, как некогда Блистательная Порта, как весь Восток.
Историки как о причинах рассуждают о религиозных распрях в Индии, склонности местной знати к бездумному расточительству; о чрезмерной централизации власти в Китае и даже трехугольной форме парусов его кораблей; о собственной тяжести османской империи, оказавшейся ей не по плечам. Но как в случае с Korean Air – это все частности, следствия. А в основании – фанатичная преданность старине, закостенелость традиционного мышления, слепое следование раз и навсегда прописанным догмам. Современный мир любят упрекать в европоцентризме, но кто виноват, что некоторые сами надевают на себя смирительные рубашки? Повязанные традицией не летают в космос и не изобретают компьютер – в лучшем случае они могут сделать плохую копию. Так разве этого не достаточно, чтобы раз и навсегда перестать пускать умильную слезу по возрожденным, каким-то сакральным национальным традициям?
На них любят спекулировать. На них ссылаются, где ни попади, оправдывая иногда чудовищные преступления, а иногда просто собственную глупость и леность. Традиции – хорошее оправдание для тех, кто не хочет думать самостоятельно, поэтому порой их видят там, где их нет и быть не может. Помню, сюжет по главному государственному каналу о тренинге для казахстанских госслужащих. Учить приехали, конечно, вездесущие европейцы, которым до всего есть дело. Сюжет, как и событие, ничем не примечательные, но меня изрядно рассмешил комментарий чиновницы, уверенно заявившей с экрана, что учиться надо, но учитывая национальные традиции! Какие именно традиции казахстанские госслужащие успели наработать совершенно непонятно в виду молодости самой государственной службы и, собственно, государства казахстанского. Первое, что пришло в мою циничную голову – бакшиш. Да, взятка, между прочим, тоже традиция, освященная временем и историей. Да еще какой историей.
Текст был опубликован в журнале Esquire, март
